В начале марта, в известной художественной галерее Кевениг (Galería Kewenig), расположенной в Пальме де Майорка, открылась выставка московского художника Павла Пепперштейна. В России этот мастер более известен, как писатель, поэт, хотя его картины можно увидеть, например, в Государственном Русском музее (Санкт-Петербург) и в галерее «Риджина» (Москва). За рубежом же создатель арт-группы «Инспекция «Медицинская герменевтика» прославился именно своим изобразительным искусством. Работы Павла Пепперштейна украшают собой галереи и собрания в Париже и Лондоне, Берлине и Граце, Кельне и Иерусалиме. Естественно, мы не могли не воспользоваться столь щедрой возможностью и задали художнику несколько вопросов.
– Во многих своих стихах Вы называете себя стариком. При этом внешне до старческого возраста Вам пока далеко, Вас любят как галеристы, так и публика, Вы успешны и дома, в России, и за рубежом. Так что же говорит в Вас – усталость от успеха? Жизненный опыт, не дающий ровно дышать? Почему старик?
– Немного не так. Я себя стариком не называл в стихах, но у меня есть цикл стихов, написанных от лица старика, при этом этот цикл стихов я написал, когда мне было лет двадцать. Цикл называется «Внученька» и написан он от лица старика, который влюблен в свою малолетнюю внучку – при этом сам, видимо, находится в дурдоме.
– На Западе Вы более известны в качестве художника, а для России Вы, в большей степени – модный писатель. Как считаете, почему европейцы и русские воспринимают Вас по-разному?
– Европейцы больше любят изображения, а русские – текст.
– В своем блоге Вы пишете, что искренне не любите Москву. Спрашивать «за что не любите?» – не буду, расскажите лучше о том, что любите – будь то яичница с беконом или дождливое деревенское утро.
– Блога лично у меня нет. С компьютером я вообще общаюсь только через посредников. Москву я, на самом-то деле, люблю, поэтому и переживаю за нее, что она так изуродована и превратилась в подобие ада. А вообще я много чего люблю, так что перечислять бессмысленно. Яичницу с беконом, правда, как раз не люблю, зато дождливое деревенское утро – очень люблю.
– Вы пишете картины, занимаетесь публицистикой, сочиняете стихи. Создается впечатление, что Вы, как Ваш ровесник Бред Питт, который из актерства бросается в фотографию, продюсируя при этом несколько кинолент, находитесь в поиске себя. С чем связаны, на Ваш взгляд, такие вот метания успешного, современного мужчины, приближающегося к пятидесятилетнему рубежу?
– В поисках себя я не нахожусь, более того – кажется, никогда этим не занимался. Напротив, мне нравится ощущение, которое посещает меня то часто, то редко, что меня нет и никогда не было. А занимаюсь я разными вещами просто потому, что заниматься чем-то одним мне попросту скучно.
– Расскажите о книге, перевернувшей Ваше сознание. Где прочли? Сколько лет Вам тогда было? Что именно произвело неизгладимое впечатление?
– Каждая перевернутая страница любой книги переворачивает сознание. Плохие книги в этом смысле не отличаются от хороших.
– Однажды Вы сказали, что Вам очень нравится пафос. Что есть для Вас пафос в принципе, и чей пафос Вам по душе – собственный или окружающего Вас мира?
– Мне нравится пафос, который цепляет. Впрочем сейчас слово «пафос» употребляется в двух значениях: первое, старое значение – нечто предельно возвышенное, иногда до смешного. Второе значение новое – нечто роскошное, пижонское и т.д. Я, когда говорил, что люблю пафос, имел в виду первое значение.
– У Вас добрые глаза человека, не отравленного разочарованием в жизни. В картинах Ваших сквозит беспомощное отчаянье стороннего наблюдателя, зачарованно созерцающего Армагеддон. Чувствуете ли Вы в себе порой раздвоение личности? Человек, написавший роман “Пражская ночь” и картину “Башня Кандинского” – один и тот же, или Павлов Пепперштейнов много?
– В каждом человеке много всяких личностей и во мне тоже. К счастью, во мне их живет гораздо больше, чем две. Если человек расщеплен надвое – он шизоид, а если на множество частей – «нормальный».
– Майорка в сознании большинства любителей современного изобразительного искусства прочно ассоциируется с Жоаном Миро. Как Вы относитесь к творчеству этого человека?
– К творчеству Миро отношусь со спокойной симпатией. У меня этот художник ассоциируется с растением под названием традесканция. Если видишь где-нибудь Миро, то поблизости должна быть где-то традесканция. Также это все ассоциируется со словом «кашпо».
– Многие художники утверждают, что пишут для будущих поколений, Вы же всегда говорите о том, что стараетесь продать все полотна, чтобы ни одно из них не залеживалось в мастерских. Является ли для Вас материальная сторона мерилом творческого успеха? С каким успехом Ваши картины разошлись на майоркинской выставке?
– Про майоркинскую выставку еще не знаю, потому что она недавно открылась. А вообще – да. Деньги для меня являются мерилом творческого успеха.
– Что ж, в таком случае, разрешите пожелать Вам как можно больше творческого успеха и, как следствие – как можно больше его мерила. Большое спасибо за беседу.